одно стихотворение одного поэта: Метафизика Ганны Шевченко
Бывают стихи, которые с первых строк таинственным образом погружают нас в себя. Вот мы только что видели просто текст, состоящий из знаков кириллического алфавита, а вот мы уже оказались в виртуальном мире, живущем по особым законам смыслового сжатия и звуковой переклички, дышим его воздухом, ощущаем на щеке дуновение ветра, блики света… А что тут творится с априорными категориями времени и пространства? Но мы терпим всё это метафизическое безобразие, потому что уже не можем выйти из текста раньше, чем его дочитаем. Хотя и когда дочитаем – чего уж? – он продолжает длиться в нас, расти и разворачиваться:
Вливалась ночь в мое окно, как в глиняный сосуд,
а я лежала на краю и не могла уснуть,
гудела даль, садилась пыль
на комнатный текстиль,
летел по курсу самолет, шуршал автомобиль.
Посеял отблески фонарь на крашеной стене,
клубком свернулся рыжий кот
на белой простыне,
росли под окнами кусты, а ветер их качал,
и я лежала на краю, и рыжий кот мурчал.
Потом я видела грозу сквозь тусклое стекло,
часы стояли на столе, и время в них текло,
у изголовья выла ночь, недвижна и смугла,
с востока близился рассвет, и я его ждала.
Консистенция ночи (она здесь жидкая, текучая, наполняющая) и способ ее содержания (в глиняном сосуде) – первый шаг к легкому сдвигу реальности, опьянению. Дальше маленькая, почти незаметная, элизия – лежала на краю. На краю – чего? Конечно, кровати, – скажете вы. «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю» – уже немного смешно и страшно, колыбельно и бессонно. Д.Л. Спивак, специалист по лингвистике измененных состояний сознания, утверждает, что самые суггестивные песни – как раз колыбельные, поскольку их цель состоит в том, чтобы ввести младенца в измененное состояние сознания, а именно – убаюкать, склонить в сон. Да, но ведь, если подумать, то не только на краю кровати. Ловко «опущенная» кровать позволяет подставить вместо себя сон, пропасть, свет, позволяет не подставлять ничего, сделав край совершенным обрывом и окончанием, сделав край совершенным.
Как только прочтешь «Лежала на краю и не могла уснуть» – сразу же «с тяжким грохотом подходит к изголовью» из глубин нашей ненадежной, но щедрой памяти «Бессонница. Гомер. Тугие паруса». Гомерические статика и динамика, те самые, о которых нам твердили на лекциях по античной литературе, как о верном способе вовлечь и не утомить читателя (а раньше – слушателя, рапсоды ведь пели). Но здесь не так, не поочередно – здесь статика и динамика даны слитно. Ощущение остановки от ожидания (внутри все замерло, наблюдательный пункт сознания локализован в созерцательно бодрствующем теле) соседствует с непрерывным движением, рассредоточенным в череде глаголов (вливалась, гудела, садилась, летел, шуршал, посеял, свернулся, росли, мурчал и др.).
Гудела даль – во-первых, чередование дел/дал создает колокольный привкус этого гудения. Во-вторых, даль, то, что воспринимается зрительно, тут превращается в звучание. Помните, у Велимира Хлебникова: «Так, есть величины с изменением которых синий цвет василька (я беру чистое ощущение), непрерывно изменяясь, проходя через неведомые нам, людям, области разрыва, превращается в звук кукования кукушки или в плач ребенка, станет им».
Это пример синестетического употребления слов, а в прошлом выпуске мы с вами касались феномена синестезии и говорили о том, что она присуща измененным состояниям сознания различной этиологии, в том числе и состоянию поэтического вдохновения. В-третьих, это зрительная перспектива звука, приближающегося издалека – есть даль, и есть тот, кто слышит ее в непосредственной близости от себя. Далее: «садилась пыль на комнатный текстиль» – внезапное изменение фокуса, приближение, вроде бы резкий скачок – была даль, а теперь пыль (крошечная, совсем близко и так тихо – пыль, садящаяся на ткань). Но резкого скачка нет и быть не может, потому что это же практически единомоментное восприятие всего, как у сами знаете кого и где: «И гад морских подводный ход/ и дольней розы прозябанье». Поэтому дальше уже детали, раскрывающие это расширение сознания, единение с миром, подробную наблюдательность всего – см. по тексту.
Предельная четкость восприятия в переключении сенсорных каналов для описания движения самолета, который «летел по курсу», и автомобиля, который «шуршал» делает небольшие еженощные события важными, достойными внимательного рассмотрения и расслушивания. Олицетворенный фонарь, посеявший отблески на крашеной стене как семена, дает возможность ждать всходов – все того же рассвета, о котором сказано в самом финале: «с востока близился рассвет, и я его ждала».
Следующие три строки в основном состоят из повторов:
клубком свернулся рыжий кот на белой простыне,
росли под окнами кусты, а ветер их качал,
и я лежала на краю, и рыжий кот мурчал.
Во-первых, дважды за такой короткий участок текста упомянут рыжий кот, во-вторых, «лежала на краю» – тоже встречается повторно. Это уютное топтание на месте в условной середине текста намертво приколачивает бабочку стихотворения к реальности, работает на убедительность высказывания – все так и было, понимаем мы. Замечательна по геометрическому охвату пространства строка: «росли под окнами кусты, а ветер их качал» – росли, то есть вертикально, вверх; качал – то есть горизонтально, из стороны в сторону.
Любопытно сочетание бесконечного и маленького, конечного, но впускающего в себя это бесконечное, становящееся проводником чего-то превосходящего себя: комната и ночь, вливающаяся в нее, часы и текущее в них время («часы стояли на столе, и время в них текло»), стихия поэзии и поэт, лежащий на краю.
На занятиях по арт-терапии я иногда даю такое задание: нарисовать эмоциональный отпечаток текста в виде мандалы. Здесь я бы нарисовала мандалу инь-ян: 
Черная густая ночь, вливающаяся в окно, заполняющая собой все, оставляет светлым и бессонным только внутреннее пространство сознания, ожидающего рассвета, создающего эту совершенную мандалу, эту этическую и эстетическую рифму большого белого с маленьким, зарождающимся в своей противоположности, белым, черного с черным.
Ганна Шевченко – пишет стихи, прозу. Родилась в городе Енакиево Донецой области, Украина. По образованию – бухгалтер, финансовый менеджер. Публиковалась в журналах «Арион», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Октябрь», «Сибирские огни» и других изданиях, а также в сборниках и антологиях поэзии и короткой прозы. Лауреат международного драматургического конкурса «Свободный театр» (Минск) и премии Gabo Prize Winner (Великобритания) за переводные стихи, финалист поэтической премии «Московский счет»; повесть «Шахтерская Глубокая» вошла в лонг-лист премии «Национальный бестселлер». Автор книг «Подъемные краны» (2009), «Домохозяйкин блюз» (2012), «Обитатель перекрестка» (2015), «Форточка, ветер» (2017). Член Союза писателей Москвы.
Фото Андрея Тарасова
